— Прозит! — Она сделала еще один глоток, швырнула в пепельницу окурок пахитосы и вытащила из портсигара новую.
"Сегодня можно, — решила она, закуривая. — Сегодня у нас вечер разоблачения чудес!"
Ей предстояло "разоблачить" еще два "фокуса", — "Чего я хочу от жизни?", имея в виду суть ее существования в этом теле и в этом времени; и "Баст фон Шаунбург какой он есть". И она их разоблачила даже раньше, чем вернулась из своего похода Вильда.
Жена Баста принесла две новости. Она все-таки не беременна, — "И слава богу!" — внутренне обрадовалась Кейт, — а ближайший удобный для них поезд на Берлин отходит в половине девятого вечера.
— Вот и славно! — Улыбнулась Кайзерина, примеривая мысленно, как шляпку или меховое манто, имя Екатерина. — Забеременеть еще успеешь, а поезд в половине девятого – это просто замечательно. Пообедаем без спешки, спокойно соберемся, и на вокзал.
— Ты тут не много ли выпила? — Нахмурилась Вильда, начинавшая время от времени заботиться о Кейт, как старшая сестра о непутевой младшей.
— Грамм сто пятьдесят, я думаю. — Нахмурив лоб, как бы в попытке вспомнить точно, отчиталась Кайзерина и ничуть не соврала. Именно сто пятьдесят плюс-минус двадцать грамм. Сущая мелочь, учитывая плотный завтрак и отсутствие работы повышенной сложности. Стрельбы по бегущим "кабанам" например,... с четырехсот метров и без оптики.
— А... — По-видимому, что-то в интонации Кейт смутило Вильду, но она не могла знать, разумеется, что процесс осмысления "подспудных интенций" мог сжечь и поболее 150 граммов алкоголя.
— Ничего, Ви. — Успокоила ее Кайзерина. — Все в порядке. Мне просто надо было кое-что обдумать.
— Обдумала? — Подозрительно прищурилась Вильда.
— О, да! — Улыбнулась Кейт. — И знаешь, к какому выводу пришла?
— Нет. — Покачала головой Вильда, вглядываясь в лицо баронессы Альбедиль-Николовой, словно надеялась прочесть там – в ее глазах или чертах лица – все те тайны, которые Кайзерина не считала необходимым озвучивать.
— Жизнь прекрасна! — Объяснила Кейт и счастливо засмеялась.
* * *
Удивительно, как прилично, оказывается, может выглядеть покойник через три месяца после своей безвременной кончины.
"Люкс!" — Не без циничной иронии констатировал Виктор, бросив беглый взгляд в зеркало. Но на самом деле отражение пришлось ему по душе: он выглядел даже лучше, чем можно было ожидать, но главное – именно так, как хотел бы сейчас выглядеть. Впрочем, возможно, все тривиально объяснялось состоянием души или, иными словами, настроением.
Дело в том, что с тех пор как "умер" небезызвестный Дмитрий Вощинин, Федорчук нет-нет, да ловил себя на мысли, что как-то это все нехорошо. В смысле, дурно пахнет, и все такое. И вроде бы не был никогда ни особо впечатлительным, ни суеверным, а все равно: порою так "пробивало", что хоть к Олегу на прием записывайся. И еще эти сны поганые... И сны тоже. Подсознание изгалялось так, что хоть волком вой. Но вот со вчерашнего утра все изменилось к лучшему, да так резко, что остается только руками развести. Проснулся не в настроении – после очередной порции невнятного бреда в кладбищенских декорациях, где резвились опасные персонажи: одни – с малиновыми петлицами, другие – в черных фуражках от Hugo Boss[301] – и, не желая никого видеть и, уж тем более, пугать своим видом, заказал завтрак в постель. Ел без аппетита, но кофе выпил с удовольствием, между делом просматривая утреннюю газету. И вдруг... Статья называлась "Страшные находки близ Бетюна". Ну, что ж, не зря же говорится, что человек предполагает, а Господь располагает. Кто мог предугадать, когда они со Степаном размещали на краю болотца обрывки одежды Вощинина, что спустя почти три месяца жандарм из Бетюна обнаружит в этом самом болоте – но несколько в стороне от "места преступления" — останки молодого мужчины? Кто был, этот несчастный и как он оказался в болоте, Виктор, разумеется, не знал, но вот во французской полиции никто не сомневался, что это его Дмитрия Вощинина кости, а значит, и дело об исчезновении русского журналиста закрылось само собой.
Об этом, собственно, и была статья. Но на Виктора она произвела совершенно иное впечатление, чем на никак не связанных с "делом" читателей. Он вдруг совершенно успокоился, и "лихорадочная маета" в груди неожиданно исчезла. Как отрезало. А жизнь – та жизнь, которой жил теперь месье Лежён или месье Поль – была сказочно интересна. Раньше Федорчук о таком только в книжках читал, да в фильмах видел, а теперь – надо же – не просто сам попал в "это кино", но стал его неотъемлемой частью. Он же не абы кто, а автор слов и музыки и интимный друг самой Дивы. И если и было о чем сожалеть, то только о том, что слово "интимный" в тридцать шестом году не все еще понимали так, как будут понимать в двадцать первом веке.
Виктор усмехнулся своим мыслям, поправил черный шейный платок, поддел пальцем, поправляя на носу очки с круглыми синими стеклами – а ля кот Базилио – усмехнулся еще раз, сделал глоток коньяку – исключительно для ароматизации дыхания – и, закурив американскую сигарету, совсем уже собрался выйти из номера, но неожиданно в дверь постучали.
— Да? — Вопросительно поднял бровь Виктор, увидев посыльного.
— Вам телеграмма, месье Поль. — С нескрываемым восторгом – ну, как же, как же! — выдохнул мальчишка.
— Да? — Повторил Виктор, чувствуя, как непроизвольно сжимается сердце.
Он принял конверт. Распечатал, достал бланк, прочел, криво усмехнулся, качая мысленно головой, и поднял взгляд на посыльного.
— Спасибо, парень! Держи. — Он достал из кармана какую-то мелочь и протянул заулыбавшемуся от удовольствия мальчику. — И вот что! Вызови мне, пожалуйста, такси и передай госпоже Виктории, что я приеду прямо к ее выступлению. Вперед!
* * *
Жаннет сидела перед зеркалом в маленьком кабинетике, превращенном специально для нее в персональную гримерку. Ну, как же иначе? Она же теперь дива! Ей ли сидеть вместе со всеми в общей гримерной?!
"Судьба..." — она улыбнулась отражению в зеркале накладывая "боевую раскраску" — концертный грим, словно закрашивая одно изображение другим.
"Лицо мое, значит, это я!"
Но на самом деле ничего это не значило. Похожа на Таню, но не Таня. Возможно, Жаннет Буссе, но та, — французская комсомолка и советская разведчица, а эта...
"Виктория Фар".
Что-то томило с утра, невнятное как осеннее нездоровье. Тянуло сердце и проступало накатывающими слезами в уголках глаз, хотя с чего бы, казалось?! Все ведь замечательно, не правда ли, дамы и господа? Молода, красива...
"Ведь красива?"
Да, да, — сразу же согласилось зеркало. — Ты красива, спору нет...
Красива, успешна...
"Дива!"
Дива. — Не стало спорить зеркало.
"А скоро еще фильм выйдет..." — Ну, да, еще и фильм.
Последние два месяца запомнились непроходящей усталостью и гонкой за...
"За синей птицей..."
Репетиции, переезды, репетиции и выступления. Сначала в маленьких ресторанчиках – эксклюзив, так сказать – и второстепенных кабаре, но очень скоро уже на первых площадках Парижа. И... и снова репетиции. Приглашения на рауты в качестве исполнительницы и ... да, завязывание знакомств с "интересными" людьми. И шифрование материалов от Олега и других источников, ну это хоть на Виктора удалось свалить. И встреча с курьерами из Москвы – та еще нервотрепка, правда и это теперь проще – просто поклонник, просто пришел цветы вручить. Нужно только заранее в газетах дать объявление о месте и времени выступлений.
Жизнь хотя и суетно-насыщенная, но довольно однообразная. Даже приметы быта и бытовые заботы – какие-то серые, нерадостные, несмотря на обилие красок. Сшить новое платье, сделать прическу, купить нужную косметику... И, разумеется, выступить, исполнив сколько-то песен, выпить, расточая улыбки, в кругу поклонников, и в койку, даже если "койка" — шикарное ложе в дорогой гостинице. Но что ей, уставшей и вымотанной, до той койки, если не помнит даже, как падает в нее ночью и с трудом продирает глаза утром? Что ей до всей этой роскоши, если в белых ли, черных ли простынях она спит одна? Или почти одна... А еще фильм, гонка съемок, студия звукозаписи... Ну хотя бы график выступлений, наконец, установился – до смерти надоели импровизации! — и бухгалтерий заниматься не надо. Антрепренер подписал контракт – неожиданно щедрый, невероятно щедрый, если иметь в виду, что она пока считай никто, но... видимо антрепренер понял намеки Федорчука.
"Пока никто... Или уже кто-то?"
Кто-то... — Зеркало не обманывает. Уже кое-кто, и зовут ее Виктория Фар.
"Так-то, голуби мои!"
